Монах Климент (Константин Николаевич Леонтьев)
Константин Николаевич Леонтьев — один из выдающихся оригинальных русских мыслителей, философ, публицист, культуролог, литератор, дипломат… Его необыкновенно насыщенная и трагичная судьба, уникальная личность, философское наследие, литературные произведения и своеобразные общественно-политические взгляды притягивали и притягивают умы и сердца как единомышленников, так и противников. Вот как пишет о русском мыслителе один из исследователей его жизни: «Иногда жизненный путь Константина Николаевича поразительно напоминает калейдоскоп, стеклышки которого по воле играющего складываются в причудливые, то прекрасные, то отталкивающие фигуры… Вследствие постижения своего предназначения менялись и его приоритеты, а с ними формировались и изменялись система взглядов Леонтьева, убеждения и представления».
Константин Николаевич родился в 1831 году в старинной дворянской семье. «В те годы, — по словам самого Леонтьева, — во мне было заложено семя будущей всепоглощающей, глубокой веры, которое хоть и не сразу, но дало росток». Мать будущего философа часто бывала в Оптиной пустыни и всегда брала с собой сына. После одной из таких поездок, будучи еще отроком, Константин Николаевич сказал своей матери: «Маменька, Вы меня больше сюда не возите, а то я непременно тут останусь». Этот детский религиозный опыт Леонтьева не пропал даром, даже не смотря на то, что он до сорока лет называл себя «почти нигилистом».
Он успешно окончил медицинский факультет Московского университета. В годы Крымской войны в госпиталях прошел нелегкую врачебную практику, получив также и ценный житейский опыт. В период неверия жизнь Леонтьева была полна страстей и резких поворотов. «Если нет Бога, то нет и греха, говорил впоследствии Леонтьев, а значит можно делать, что угодно. И этих грехов он совершал достаточно, — вспоминал близкий друг мыслителя, — Я не допытывался о них. Мне даже неприятно было слышать его признания, в которых он доходил до циничности, замечая иногда: “Бывало и похуже”. Но сам Константин Николаевич говорил об этом, как будто испытывая потребность исповеди и самообличения». Леонтьев жил без веры в Бога и жизнь, по его словам, не давала ему счастья. Он делал все, что хотел, но ощущал свою жизнь пустою, без глубокого содержания и смысла.
Желая хоть что-то изменить в своей судьбе, Леонтьев оставил врачебную практику. Он поступил на дипломатическую службу и был назначен консулом в Турцию. Здесь вдали от родины Леонтьев увидел людей, которые свято оберегали православие как основу национального самосохранения. «В атмосфере византийских преданий, — вспоминал Константин Николаевич, — я услышал родной голос, открывающий мне истину о благочестивых строителях старой Руси. От них была рождена моя душа и здесь, на почве древней Византии, она ощутила свое истинное содержание, осознала себя». В нем стал совершаться тот внутренний переворот, который направил жизнь Леонтьева в новое русло. Его потребность в Боге постепенно назревала и разрешилась следующим случаем.
Однажды Леонтьев по делам службы приехал в довольно глухую и далекую от Константинополя местность. Была холерная эпидемия. В первую же ночь по приезде он проснулся с очевидными признаками болезни. В местечке же не было ни врача, ни аптеки. Леонтьев приказал слуге отправить телеграммы в Константинополь, но это было почти бесполезно. Припадки были сильны, и надежды на спасение почти не оставалось. Он мог умереть несколько раз, прежде чем кто-нибудь успеет прибыть на помощь. «Меня охватил страх, между тем припадки все усиливались. — вспоминал позднее Николай Константинович. — Я лежал и взгляд случайно упал на икону, висевшую напротив. Это была Божия Матерь. Я невольно стал всматриваться. Она глядела грустно и строго, а мне становилось все хуже. Смерть наводила на меня ужас… Пристальный взгляд Божией Матери начал меня раздражать. Казалось, что Она пророчит мне смерть. В припадке ярости я крикнул иконе, потрясая обессилившим кулаком: “Рано, матушка, рано! Ошиблась. Я бы мог еще много сделать в жизни”. Припадки гнева и холеры чередовались, и, наконец, меня охватило чувство беспомощной покорности. Я начал молиться Божией Матери. Умолял Ее сохранить мне жизнь, обещая за это принять монашество. Наверное, это был первый вопль зарождавшейся веры. Впрочем, как бы то ни было, к утру я был здоров».
Через некоторое время Леонтьев, придумав для поездки служебный предлог, отправился на Афон в русский Пантелеимонов монастырь, который в то время был знаменит своими старцами. Как русского консула его встретили торжественно. С колокольным звоном навстречу ему вышла вся братия монастыря во главе с настоятелем. После молебна и праздничной трапезы Леонтьев заявил, что ему необходимо переговорить с духовником обители. Это желание было немедленно исполнено. «Я подходил к его келье с бесконечною жаждою смирить себя и найти здесь веру, — вспоминал Николай Константинович. — Переступив порог, я подошел к старцу и без слов с рыданием упал к его ногам. Так разрешилась эта напряженная внутренняя драма!» Это был первый решительный шаг Леонтьева.
Вторым шагом Леонтьева к Богу была отставка и жизнь на Афоне более года под руководством опытного духовника. Многому пришлось учить «неверующего» Леонтьева. Его разговоры о Боге, вере и неверии, о монашестве осветили предстоящий путь жизни, и поездка на Афон оказалась плодотворной. Уезжал в Россию он верующим человеком.
Препятствий для пострига оказалось очень много. Афонские старцы отправили его в Оптину пустынь под руководство преподобного Амвросия. Однако и здесь исполнение обета затянулось у Леонтьева почти на 20 лет и совершилось только в последний год его жизни. Его здоровье постоянно ухудшалось. Он становился все более хилым, несмотря на то, что ему не было и 60 лет. «Многие раны грешнику», — повторял он. В 1891 году старец Амвросий постриг его в монашество с именем Климент и отправил на жительство в Троице-Сергиеву Лавру, а через несколько месяцев Леонтьев скончался от воспаления легких. «Вот и Леонтьева уже нет.., — пишет один из современников мыслителя. — Он был добрым человеком, христианином. И сумел дойти до смирения. А это великая вещь...».